|
Мы познакомились в песочнице десять лет назад.
Тогда у меня был цветочный магазин, а у тебя мясная лавка. Я продавала клевер и
ромашки, ты – корни травы, выдавая их за "отменную говядину". Для полного
довольства солнечной погодой и нежным ветерком, иногда разбрасывающим наш товар
по асфальтовой дорожке, нам не хватало покупателей. Мы так хитро – хитро
посмотрели друг на друга и признали факт: играть нам придется вместе.
Теперь клевер стал помидорами, цветки
одуванчика яйцами, листья каким- то неизвестным салатом. Мы безжалостно
ободрали с моих ромашек листья и стали продавать их как укроп. Твою "говядину"
мы разделили на более мелкие части и стали продавать картофель. И поочередно
становились то покупателем, то продавцом, старательно копируя наших мам. Потом
бабушка позвала тебя домой. Ты неохотно встала, поправила оранжевое платьице и
спросила с надеждой, скрываемой независимостью тона:
-Ты придешь, завтра?
Я посмотрела на твои белые
гольфы и ответила:
-Да.… А ты?
Ты мотнула головой и
понеслась к подъезду, пытаясь скрыть радость охватившую тебя. Потом уже около
дверей обернулась и засмеялась.
Что же
было дальше? Ах, чего только не было: и дочки-матери, и больницы, и
парикмахерские и робинзонады, космические корабли. Мы были как мальчишки:
выстругали из ивы кнуты и носились с ними по всем улицам. У нас даже был
собственный клич, который знали только мы, столь "часто" помогавший нам
избежать неприятностей, спасти друг – друга.
Детство именно тогда приобрело тот яркий
цвет: цвет зарослей травы, полностью скрывающие нас, костров, безмятежного
покачивания мальв.
Одно из самых приятных
воспоминаний это кусты мышиного горошка. В них мы устраивали небольшие комнатки, играли
в куклы. Помнишь, однажды мы нашли с тобой подберезовик и спрятали его в одной
из таких комнаток? Потом я пришла уже одна и взяла его домой, так как мама
сказала, что он быстро сгниет от начавшихся в августе дождей. Мама сварила мне
из него "суп". Ты до сих пор вспоминаешь этот случай и обижаешься. Но обида эта
очень светлая и скорее не на меня, а на то время, которое ушло.
Добавь
еще зимние походы, когда в снегу мы вырывали небольшие пещеры, горки с которых
мы скатывались, замирая от восхищения безнаказанностью наших поступков, ведь мы
с тобой забирались исключительно на самые страшные горки.
И было
дерево. Тот ветвистый, задумчиво наклонившийся над обрывом тополь. Взрослые ребята приделали туда "тарзанку", на которой мы с тобой
раскачивались, крутились, срывались. Мы разжигали костер и пекли
картошку: помнишь ли ты вкус картошки, печеной на углях? А хлеб, сильно
посоленный солью из спичечного коробка? Нам казалось, что этот мир наш. И он
был наш, не принадлежал больше никому.
Потом я
переехала, но все же мы перезваниваемся иногда и льем друг – другу "бальзам на
душу". А порой я приезжаю к тебе, хожу по нашим улицам, пытаюсь спрятаться в
зарослях травы, которые теперь мне по пояс. Провожу рукой по гладким стволам
березок, почти наших одногодок, раньше весело хохочущих, а теперь живо спорящих
над нашими головами.
А мимо
пробегает стая ребятишек: лет семи, со смехом, криком спешащих по каким – то
особенно важным делам. И как всегда позади плетется
чей – то младший братик, не поспевающий за старшими. Они пришли на смену нам.
Как мне хочется побежать вместе с ними, играть в прятки! Вдыхать запах мышиного
горошка, получать ссадину и потом прикладывать лист подорожника, плакать,
смеяться…
Рядом
останавливается молодая мама с дочкой в "сидячей" колясочке. Мама рвет
несколько длинных стеблей с желтыми, похожими на мордочки собак, цветами, и
одну длинную плеть мышиного горошка и дает ребенку. А девочка тем временем
пристально изучает меня и протягивает в своем маленьком кулачке этот букетик
мне. Мама улыбается и говорит ей:
-Да, тетя. Дай тете
цветочки.
Я беру букетик, нюхаю
сиреневые сережки мышиного горошка и долго смотрю им вслед. "Тетя!". Какая же я
тетя? Мне 16 лет!
|
