|
ПИСЬМО
ПЕРВОЕ
Кинешма, декабря ... 1874
Любезный друг!
Уязвлено мое сердце, о чем и спешу тебе поведать.
Гостил я днесь в имении соседа, милейшего
Александра Николаевича, мирового судьи, да и узрел на столе в его кабинете свежий
нумер «Отечественных записок». Польстился прочесть, ибо страницы были уже
разрезаны, а одна из статей отчеркнута, вероятно, рукою хозяина. Так-то и
довелось мне узнать, что матушку Митрофанию сослали в Сибирь!
Ведомо ли тебе, что я знаком с нею? Она -
урожденная баронесса Розен, батюшка служил на Кавказе под началом ее
отца-генерала. Могло ли что сладиться между нами в юности – не в моих летах
гадать, впрочем, пути наши врозь, и переписка сошла на нет.
Ходили слухи, что предрек ей святой старец: «Будешь
править двумя жезлами»! Так и вышло: стала она игуменьей Серпуховского
монастыря да начальницей института для девиц. И вот оказия! – процесс, да какой
громкий! Бывшую фрейлину за мошенничество судят! За подложные векселя в миллион
рублей! Знаменитый адвокат зовет ее "волком
в овечьей шкуре", покровители отворачиваются с черствою холодностью. А я
места себе не нахожу, все вспоминаю ее прежней – лицо ясное, в глазах
серо-голубых - воля и ум незаурядный…
ПИСЬМО
ВТОРОЕ
Кинешма, декабря ... 1875
Сердечный друг!
Помнишь ли мое сокрушение о
судьбе баронессы Розен? Вообрази, спустя год в тех же «Отечественных записках»,
тоже в ноябрьской книжке, читаю комедию «Волки и овцы» и узнаю в ней историю,
которую тебе сказывал!
Былая любовь моя выведена под
именем помещицы Мурзавецкой. В губернии она славится благочестием, но
преследует богатую вдовушку, дабы женить на ней беспутного племянника и
завладеть имением! В ход пускаются фальшивые векселя. Впрочем, за вдовушку
вступается влиятельное лицо, а пристыженная Мурзавецкая радехонька, что ее под
суд не отдали.
Занимательное я приберег
напоследок: комедию сию сочинил мой сосед, мировой судья! То-то он держал на
столе тот злополучный нумер «Отечественных записок»! Я слыхивал, что Александр
Николаевич балуется сочинительством, с актерами водится, а теперь буду знать и
про то, как жизнь театральной пиесой становится!
P.S Забыл упомянуть, что
выведена в комедии прелюбопытная особа - девица Глафира. Выглядит овечкой, но
исхитряется женить на себе закоренелого холостяка Лыняева. Тут-то и вспомнилась
мне история одного старого приятеля…
P.P.S Прости, не удержался -
съязвил. Кланяйся супруге! К твоему счастью, на вымышленную Глафиру она ничуть
не походит.
ПОМЕТКИ НА
ТЕАТРАЛЬНОЙ ПРОГРАММЕ
 Нижний Новгород, 8 сентября
2005. Мастерская Петра Фоменко на сцене театра «Комедiя»: «Волки и овцы».
Глафира. Вы не смотрите, что я скромна, тихие воды глубоки, и я чувствую, что
если полюблю...
Лыняев. Ой, страшно! Не говорите, пожалуйста, не продолжайте.
Глафира. Но с вами я ничего не боюсь.
Лыняев. Не боитесь?
Глафира. Нисколько. Вы меня увлекать не станете, да и увлечься вами нет
никакой возможности.
Лыняев (обидевшись). Но почему же
вы так думаете?
В его
костюме даже подьячий смотрелся бы франтом, он же - трогателен, но нелеп.
Слегка скрашивает положение шляпа, придающая ему сходство с Эркюлем Пуаро.
Впрочем, Лыняев, хоть и пытается в одиночку распутать дело о фальшивых
векселях, с Пуаро не знаком – тот появится на свет в следующем веке. Зато актер
Юрий Степанов соединяет беззащитность маленького человека из русской классики с
эксцентричным очарованием коротышки-детектива.
Он семенит
прочь… Глафира, приподнявшись в плетеном гамаке, смотрит вслед… Пыхтение,
треск, топотанье – он возвращается ухарской походкой и протягивает ей яблоко.
Красное, дразнящее… Жертва соблазняет хищницу!
Глафира
тихонько смеется, откидывая гладко причесанную головку – легконогая
Артемида-охотница, в колчане ее позвякивают точеные палочки для
кружевоплетенья. Недаром у Даля: «Подпустить
коклюшку - придумать обман».
Обольстительные слова сцепляются в паутинку,
куда ни побеги – опутан.
Глафира свирельным голоском на все лады повторяет
«Михайло Борисыч!», и он покорно трусит - овечкой за флейтой аркадского
пастушка. В следующем акте они поженятся. 
В постановке
Петра Фоменко нет тяжеловесности, что приписывают Островскому: солнечная
прозрачность парка, трепещут занавески, лампы мерцают под абажуром, радостно
звякают чашки, серебрятся женские голоса (поют Гурилева - «Ласточку
сизокрылую», мурлычут вслед за Варей Паниной «Как хорошо…»)
Все играют:
волки лениво копируют овец, а те воображают себя хищниками. Вдовушка (П.
Кутепова) порхает по комнате с портретом мужа, порываясь спрятать его то под
крышку фортепиано, то под диван – маленький бунт рыжеволосой жеманницы,
прелестно непоследовательной, нежной, но хваткой. Женатый Лыняев вдруг хватает
в охапку сразу нескольких женщин, приподнимает с залихватской удалью пропащего
человека. Мурзавецкая трогательно хрупка, но сколько властной ленцы в ее
голосе, как небрежно она изображает святость - нет смысла стараться, и так
поверят простодушные овцы.
Все катится
к развязке: доверчивые сваляют дурака, коварные тактики уступят хитроумному
стратегу. Что же делает спектакль таким светлым? Игра. Кто же в выигрыше? Те,
кто любят. Смешной холостяк Лыняев женился не по ошибке, а по любви.
Беззащитная вдовушка спряталась в объятиях любимого. Овцы целы, а волки сыты –
ах, какую же тонкую и умную историю сочинил Александр Николаевич! И какой
честный спектакль поставил Петр Наумович, недаром он говорит, что «правда
театра более истинна, чем правда жизни».
Марина Метелева
| 
