Заглянули мы как-то на концерт в консерваторию. Флорестан безумно хотел послушать сонату Листа, а Эвзебий – его же "Сонет Петрарки". Я пришел ради
Шопена, которому посвящено было целое отделение. Открывался концерт моей любимой
фа-минорной Фантазией,
со строгим суровым вступлением и необычайно красивыми лирическими темами.
"Она благородна, как ты, Эвзебий" –
расслышал я шепот Флорестана. "И столь же
пламенна, каким всегда бываешь ты, дорогой друг", - ответил на его слова Эвзебий.
Когда началась Колыбельная, она словно
погрузила меня в дымку. Я не мог пошевелиться. Казалось, любое движение могло
спугнуть трепет волшебства, в облаке которого я находился. Это состояние не
оставило меня и в Баркароле
- нежной песне любви, искренней, прозрачной и чистой. "Она звучит так
изысканно, как, по-моему, играл ее сам Шопен", – промолвил Эвзебий, чуткий к музыке тонких движений души.
Когда я услышал первые звуки 4-й Баллады, я почувствовал, что
слезы вот-вот потекут из моих глаз. Сердце не выдерживало: казалось, оно разорвется,
разлетится на маленькие кусочки. Я выходил из зала после музыки Шопена, - баллада
еще звучала внутри меня. Великая музыка! Лишь подобные мгновения напоминают мне
о том, что я – музыкант, и что я жив. Ведь душа черствеет без музыки. Она
иссыхает, она жаждет жизни. Я понял: пока во мне живет музыка, я буду жить. Я
чувствую, а значит, существую.
Весь антракт я провел один, и вернулся в зал, когда
услышал первые звуки "Сонета Петрарки" Листа. "Я лицезрел небесную
печаль, грусть ангела в единственном явлении. То сон ли был?", - шептал Эвзебий первые строки сонета, вдохновившего Листа на
создание этой пьесы. Томление любви, почти кожей чувствуемая нежность
прикосновений… "Лист был мастером воплощения в звуках восторга любви",
- восхищался Эвзебий.
А вот и финал - соната си-минор Листа, великое
творение, вдохновленное "Фаустом" Гете. Когда звучала музыка, мне
казалось, я вижу спектакль. Флорестан торжествовал.
Он вдруг воскликнул: "А помнишь слова Гете о Фаусте: "… и рвется в
бой, и любит брать преграды, и видит цель, манящую вдали, и требует у неба
звезд в награду и лучших наслаждений у земли". Это была грандиозная борьба
добра и зла, великого и ничтожного, возвышенного и низменного. В моем
воображении возникали видения, в которых Мефистофель подвергает Фауста
искушениям, низводит его в бездну. А вот и Маргарита – невинное и чистое дитя,
наивное, юное, неискушенное. Я почувствовал на себе все очарование этой музыки.
Эвзебий тоже был заворожен, он беспрерывно шептал: "Остановись
мгновенье, ты прекрасно!"
"Эвзебий, ты
кажешься мне иногда наивным и поверхностным" – скупо промолвил Флорестан. Эвзебий промолчал; он
дождался окончания сонаты и произнес: "Ты думаешь, что мне неведом тот
миг, когда что-то хочешь сказать, но от переполняющего тебя блаженства, этого
сделать не в силах, когда хочется все прижать к своей груди, пока еще не
найдено единственное, и когда именно музыка показывает нам то, что нам еще
когда-либо суждено утратить? – В таком случае ты ошибаешься".
Когда мы втроем выходили из зала, я заметил в
последнем ряду майстера Раро.
Его всегда спокойный благородный взгляд не выдавал даже искорки восторга.
Поэтому неожиданностью для меня стали его слова: "Шапки долой, господа,
перед вами гений!"
"Кто эта пианистка?" – спросил его я. Он
отвечал мне в невозмутимой манере: "Зачем это знать? Имена не важны. Музыкант
– лишь инструмент, на котором играет бог. Он дарит нам вдохновение, то есть вдыхает
в нас глоток чего-то свежего, глоток жизни". Нет, для меня это было важно.
Я спросил одну пожилую даму, подарившую пианистке цветы: "Кто эта
муза?" "Елена Алексеева, профессор консерватории. Вам
понравилось?" – спросила она. "Да, безумно. Я буду ждать следующего
концерта".
Зал опустел, а вдохновение еще витало в воздухе. Вдруг
светлые шторы на окнах будто затрепетали. Что это было: ветер или сам Дух
музыки?…Я был в состоянии эйфории и даже не заметил, как мои друзья покинули
меня. Мне совсем не хотелось уходить оттуда в этот вечер. Почти неделю я ходил
под впечатлением от чувства, вызванного музыкой и исполнением…
Юлиус
Эта история - выдумка. Но все, что происходило 10 марта в Большом зале
консерватории – истинная правда. Шумановские герои – Флорестан, Эвзебий и майстер Раро – как нельзя кстати
подходят к моему повествованию, потому что Шопен и Лист - пылкая музыка романтизма,
эпохи, в которую появились и они сами. Персонажи восхищаются не только музыкой
(Шуман, как известно, был страстным поклонником творчества Шопена), а самое
главное, музыкантом, который им сумел ее передать. Елена Дмитриевна Алексеева,
тонкий интерпретатор романтической музыки, с помощью Шопена и Листа рассказала
о чем-то близком и сокровенном, поделилась красотой. Своим искренним
повествованием она призвала в этот вечер Духа музыки – верховное божество музыкального
Парнаса.
Юлия Александрова
|
