Надо же, бар с живой музыкой... В противоположном от стойки углу старается певец. Молоденький такой, черненький, как таракан, и такой же усатый. А музыка сумасшедше-восточная, дышит зноем и негой 1001 ночи. Певец поет и все на меня косится. То ли ожидает от меня самых больших сегодня чаевых, то ли просто я случайно оказалась самой симпатичной девушкой в этом баре. Оглянувшись по сторонам, с удивлением обнаруживаю, что верен второй вариант. Кроме меня, здесь коротает длиннющую южную ночь пожилая пара - кажется, из Германии, судя по цвету ее волос и размеру его пивного брюшка, еще двое местных завсегдатаев, в том смысле, что они и в самом деле местные, да еще одна парочка, на этот раз, если не ошибаюсь, из Америки. Во всяком случае, им просто шикарно удавалось keep smiling, я даже позавидовала. Не умела так даже в свои лучшие дни, что уж теперь...
Я подозвала официанта и расплатилась, отказавшись от сдачи. Видимо, я оказалась просто безумно щедра - официант посмотрел на меня как на маму родную, и даже певец, кажется, что-то углядел, благо расположилась я совсем неподалеку от его рабочего места. Во всяком случае, его жестикуляция в мою сторону стала на порядок активнее, черный глаз заблестел веселее, да и попытка "пойти в люди" со сцены (в моем, разумеется, направлении) была недвусмысленно заявлена. Я даже поразмыслила над этим, одаривая певца (хм, интересно, как будет мужской род от "певичка"? Певчик?) лениво-заинтересованным взглядом. Богатая иностранка хочет развлечься. Жаждет национального колорита и приключений на свою... не важно что. А что? Может, и вправду?.. Он от этого получит удовольствие, слегка подогретое финансовым интересом, да и я, скорее всего, тоже. Все лучше, чем сидеть в номере, вцепившись в подушку и стиснув изо всех сил зубы, чтобы не зарыдать в голос. Хотя, с другой стороны, почему бы и не зарыдать - может, хоть легче станет?
Господи, тоска-то какая! И здесь все то же самое! Стоило лететь за тридевять земель, чтобы в столь романтичном месте, напоенном ароматом незнакомых цветов и старинной, вычурной восточной сказки, сначала получить от ворот поворот от своей "любви до гроба", как это метко определяла одна моя подруга, а потом пытаться снять мальчика в ночном баре... Как пoшло это все. Я уже собиралась встать и покинуть бар, когда виновник моих терзаний (по счастью, не главный) закончил петь и оказался рядом со мной. Сперва обнаружилось, что он вполне прилично говорит по-английски, потом - что он вполне остроумен, а уж напоследок - к моему изумлению - что я ему понравилась отнюдь не своими деньгами. Короче говоря, он успел угостить меня крепчайшим кофе, а я - подумать, что, похоже, жизнь еще не кончается, когда в этот замечательный бар быстрым шагом вошел еще один посетитель. Я поначалу внимания не обратила - мало ли иностранцев (да и местных) бродит по ночному городу. Да и одет он был как каждый второй в Старом Городе. А потом на белой рубашке Амира розой из садов Пророка расцвело алое пятно и он, прервав на полуслове очередной комплимент, повалился прямо на стол - на чашки с кофе и блюдце с восточными сладостями. И я только теперь догадалась поднять голову и посмотреть на вошедшего.
Симон взглянул мне в глаза и укоризненно покачал головой. Затем, для большей убедительности, что ли, погрозил мне еще дымящимся пистолетом, как папаша пальцем грозит непослушной дочке лет эдак трех от роду, и в полном молчании покинул бар.
Я запоздало нырнула под стол. Истошно завизжала немка.
* * *
Разумеется, под столом уже был открыт портал - золотой, я их терпеть не могу. Симон, будь он проклят, ничего не делает наполовину. Впрочем, он наверняка уже проклят, нечего силы на него расходовать. Вот мальчишку жалко, Амира. Вляпался ни за что ни про что. Захотел познакомиться с симпатичной девушкой. Так, кстати, я когда-то познакомилась со своим любимым. Я вывалилась из портала аккурат на свою (нашу!) кровать в своем (нашем!) номере, обхватила всеми четырьмя конечностями первую попавшуюся подушку и зарыдала в голос.
Рыдала я долго и, если так можно сказать, вдумчиво, с чувством, с толком, с расстановкой, пока слезы не закончились - совсем, - а вместе с ними и силы. Тогда я растянулась на кровати в полный рост (эх, было бы, чем гордиться) и банально заснула.
Если бы мне кто-нибудь сказал, что ночь после самого важного расставания в своей жизни я спокойно просплю, я бы рассмеялась ему в лицо. Ну, или разрыдалась бы - смотря когда сказали бы, до расставания или после. Но если быть честной, я не только бессовестно продрыхла до полудня - мне даже снов никаких не снилось. Хоть бы крокодил, что ли, явился, зеленый-презеленый, как моя тоска. Нет же, туман, серенький, как бабушкин козлик. Все пасторально и миролюбиво.
Зато днем вместе со мной в моей душе проснулась кровожадность. Она требовала найти виновника терзаний и сделать ему так же больно. Даже если для этого придется действовать чисто физическими методами. От кровожадных мыслей меня отвлек аккуратный стук в дверь. Не дожидаясь моего ответа, стучавший распахнул дверь, и в номер вошел мой вчерашний кошмар.
* * *
Иногда безупречность Симона меня бесит. В нем все в меру - аккуратность и небрежность, мягкость и жестокость. А еще он никогда не ошибается. Во всяком случае, на моей памяти - ни разу. Я могу представить его в любой роли - только не в роли утешителя.
- Если бы он ушел позже, тебе бы было больнее.
Я настолько удивилась, что промолчала, что мне, в общем-то, не свойственно. Только подумала нечто среднее между "пошел ты в задницу" и "тебя бы так". Симон едва заметно - как раз в меру! - дернул уголком рта - полуусмешка, полугримаса, так, чтобы я поняла: он расслышал и не обиделся - и продолжал:
-Если ты хочешь, можешь отомстить.
У меня похолодело в груди. Мой визави уже кивал:
- Именно. Можешь его убить. Сама. Своей рукой. Мне поручено передать тебе вот это, - откуда-то из-под пиджака он извлек сверток черного шелка. Он развернулся в его руках, явив миру золоченую рукоять ритуального кинжала. Я едва подавила желание сразу же схватить его.
Симон аккуратно положил кинжал между нами.
- Сегодня ночью. В Крепости, на стене, напротив фонтана. Для ритуала все будет готово.
- Постой, - остановила я его, Симон уже поднялся, собираясь уходить. - Какого ритуала?
Симон посмотрел мне в глаза, и мне стало страшно. А сказал совсем не страшное:
- Взгляни на клинок.
Я опасливо посмотрела:
- Это кинжал для жертвоприношений?
Симон кивнул. Развернулся на каблуках и покинул мой номер.
* * *
Кто сказал, что вчерашняя ночь была самой скверной ночью в моей жизни? Она всего лишь была закономерна. Как раз для того, чтобы я поняла: я могу сделать это, и я это сделаю.
Я пробежала в памяти ритуал. Немного латыни, немного вокала - и, разумеется, кинжал. Аккуратный такой клинок с ладонь длиной, из вороненой стали, а рукоятка золоченая. На ней символы, которые можно спутать с банальными знаками алхимиков, но гораздо, гораздо более древние. Когда они появились, не знает даже Мать Эльмедар, а, может, просто не говорит. А когда появилась на свет Мать Эльмедар, я знаю, но, пожалуй, лучше промолчу. Во-первых, она не любит, когда зря поминают ее имя, а во-вторых, я до сих пор в глубине души полагаю, что столько не живут. Даже лучшие из нас.
Ну так вот. А после кинжала будет немного анатомии. Немного анатомии моей любви до гроба. Хм, а, и в самом деле, получается - до гроба. Эта мысль несколько подняла мне настроение. Еще пару минут я помечтала, как побольнее поверну кинжал в его внутренностях, потом решила положиться на случай и стала размышлять, как проведу день.
Перед жертвоприношением полагается поститься, поэтому забегаловки с восточными сладостями и чудеса шашлыкожарения отпадают. Шляться по магазинам тоже не хотелось - что здесь есть достойного, так это антиквариат, а у меня в квартире его хватит, чтоб небольшую лавочку открыть. В результате, провалявшись без толку на кровати часа три, я доползла до бассейна и с удовольствием искупалась. Представляя попутно, что рядом со мной плавает... ну не Симон же!
После купания, которое в данном случае с успехом выполнило роль ритуального омовения, я вернулась в номер и принялась тщательно подбирать наряд. Ах, ну почему, собираясь сюда, я даже мысли не допустила, что буду заниматься чем-нибудь, помимо отдыха! В моем немаленьком гардеробе (что делать, люблю красивую одежду... много красивой одежды!) с большим трудом отыскались черные бриджи. Единственная черная вещь... Хорошо, хоть наряд не должен быть черным весь с ног до головы... Нет, я никак не предполагала, что здесь, на берегу теплого моря мне придется принимать участие в ритуале, тем более - таком.
В итоге я не нашла пурпурного покрывала и пришлось срочно бежать по магазинам, пока они не закрылись. Эх, за что люблю восточные базары - здесь можно найти все что угодно. На этот раз я удовлетворилась розово-красным отрезом шелка, обшитым по краю золотым шнуром.
Наверное, на меня глазели все прохожие, когда в сгустившихся сумерках я покинула гостиницу, облаченная в черные бриджи, бирюзовую блузку с длинным рукавом и закутанная в алый платок. Что творилось у меня на голове - умолчу, прической это назвать язык не поворачивается. Хорошо хоть ритуал следовало проводить босиком, так что обувь я смогла подобрать себе по вкусу. Завернутый в черную ткань кинжал я несла в руках.
* * *
Я не помню, как я бродила по улицам этого сказочного города, в котором сливаются воедино тайна Востока и очарование Запада, какие мелодии звучали у меня в ушах и какие ароматы дразнили мой нос. Знаю только, что вдруг я поняла - мой час близок; я подняла глаза, впервые за последние часы ясно разглядев мир, и обнаружила, что стою посреди Старого Города, а совсем неподалеку возвышается древняя крепостная стена, которая помнит еще крестоносцев. И я поднялась на стену Крепости.
Меня уже ждали. Три закутанные в черный шелк фигуры и еще одна, вся в белом, извивалась у их ног. Мое сердце вздрогнуло, и кровь застучала у меня в ушах - я знала, чье лицо скрывает белый шелк.
Один из черных шагнул вперед, откинув капюшон с головы. Это был Симон. Он обратился ко мне на древнем языке, и я ответила. Я отдала ему выкованный древними мастерами клинок, и он прижал его к губам, а затем протянул тому, кто стоял с ним рядом.
Эти тонкие кисти, обтянутые смуглой, потемневшей от времени кожей, эти тонкие пальцы, украшенные старинными перстнями я узнаю из тысячи. Рядом с Симоном, так и не потрудившись откинуть шелк с лица, стояла Мать Эльмерад. Вот теперь я поняла, что все, что происходит - всерьез. Словно сквозь туман я заговорила на латыни (как давно не звучал здесь этот язык!), и приняла кинжал обратно. Произнеся последнее слово, я откинула белый шелк с лица жертвы.
Я всегда считала себя циничной и искушенной, и лишь теперь осознала свою наивность. Я полагала, всерьез полагала, что получу удовольствие, взглянув в эти глаза. Я смаковала в воображении, как он будет молить меня о пощаде, а мое лицо будет бесстрастно - так же бесстрастен был он, когда уходил. Как я занесу кинжал, как ударю, как на отполированные столетиями камни вывалятся дымящиеся внутренности, как я вырву его сердце. Как на меня брызнет струйка крови, когда оно, еще живое, в последний раз сожмется в моей ладони. И как я поднимусь на новую ступень в нашей запутанной иерархии, ступая по не запекшейся крови своей любви.
А сейчас на меня смотрели прекрасные серые глаза, расширившиеся, ставшие почти черными от страха, а побелевшие губы судорожно шептали: "Эльга!.. Эльга!" - как будто он забыл все слова, кроме моего имени. Потом он решил, что этого мало, и пополз, извиваясь в своих ремнях, к моим ногам. Его перекошенное ужасом лицо заливали слезы, из уголка рта тянулась тонкая ниточка слюны, поблескивая в лунном свете.
Я почувствовала страшную усталость и опустошение. И ЭТО я любила? Так любила, что выла, обняв подушку, когда он ушел? Что всерьез размышляла, не закончить ли мне жизнь? С отвращением я разжала пальцы, и вороненая сталь клинка звякнула о камни.
Может быть, я что-то сказала, может - крикнула, а может - лишь подумала. Я только помню, как скорчилась неподалеку под парапетом стены. Словно во сне помню, как Симон, великолепный Симон, безупречный Симон бесстрастно поднял оброненный мною кинжал, бесстрастно же проговорил положенные фразы и бесстрастно вонзил его в грудь жертвы. Тут я отвернулась и так и не увидела... не увидела, в общем. А потом я осознала, что скорчилась прямо у ног Матери Эльмерад - потому что услышала ее слова, обращенные к тому, кого я не посмела узнать:
- Я знала, что она выдержит испытание.
Руах
|
