Статьи  |  Сознательный выбор

Приближался День Выбора. Моим ученикам следовало решить: кем они хотят стать в будущей жизни. Собственно, в особом Дне не было необходимости: обычно каждый ученик определялся со своими пристрастиями много раньше. Но традиция есть традиция, и праздник должен стать праздником, даже если он немного грустный. Я никогда не говорил ученикам, какой выбор должен сделать каждый, но я учил их, что они могут сделать любой выбор. Я не рассказывал, что выбирали их предшественники, а тем более не вел никакого учета, даже для себя и в собственной памяти. Мне казалось, что мои мысли могут повлиять на их выбор. А этого мне не хотелось ни за что… Может быть, зря. Каждый раз я боялся. И каждый раз мои страхи в чем-то сбывались. И каждый раз я мучительно терзался мыслями: что я сделал не так, что сказал не так, чему не такому научил? Или, наоборот, чему не смог научить? Может быть, все мои ошибки и терзания происходили оттого, что никто и никогда не учил меня быть Учителем? * * * Проходили последние занятия. С теми, кто давно определил свое пристрастие, особых хлопот не было: мы уточняли разные мелкие детали, я вспоминал второстепенные особенности каждой формы существования – теперь я мог позволить себе рассказать каждому избравшему больше. Но основное время определившиеся ученики проводили в месте своего будущего пребывания. Мысленно, конечно: существовать там они пока не могли. Больше всего меня беспокоили трое: Люст, Сенс и Раст. Но если в отношении Люста я догадывался, кем он хочет стать, и эта догадка неприятным холодком пробегала у меня по спине, то в отношении остальных двух я оставался в полном неведении. И это пугало меня: сразу трое! И всего лишь на шестом выпуске; я пока не очень опытный Учитель. Но и у старого Учителя бывали подобные случаи – я вспоминаю, что в год моего выпуска видел его озабоченным. У нас был Верз, и он сделал тот же Выбор, какой намеревался объявить и Люст… Объявить. А вот когда он его сделал – для себя? Да, и несколько ребят из предшествующего выпуска… но я не помню, ни что произошло с ними, ни куда они делись: память весьма избирательна и то, что не кажется особо важным и значимым, ею отбрасывается. Нет, если бы я собирался стать Учителем изначально, то, скорее всего, запомнил бы – для Учителя это важно. Но мой Выбор произошел столь внезапно, что я, может быть, и не успел его осмыслить как следует. И в то же время он был сознательным выбором: я столько успел передумать… Иногда за мгновение понимаешь больше, чем за годы. Но не означает ли это, что все годы ты шел к одному мгновению? Да, вспоминая ныне время моего ученичества, я понимаю, что свой Выбор сделал очень давно, просто раньше не осознавал его. Да и последующие события сильно повлияли на мое понимание. Нет, я не оправдываюсь, я просто пытаюсь вспомнить, и не события, а мысли. А их вспоминать всегда труднее. * * * Почему-то наш старый Учитель, будто дождавшись своего часа – а был он очень стар – умер в тот же год, когда я стал Учителем. Не сразу после моего Выбора, но в тот же год. Он успел передать мне кое-что, но не все, далеко не все. А может, он и сам не знал этого? Или знал, но не хотел рассказывать? Есть вещи, которые каждый должен понять сам. Тогда, после его смерти, мне в голову запала мистическая мысль: в Общине не может быть больше одного Учителя, и в год, когда кто-то из моих учеников захочет стать Учителем, мне придется умереть… И поэтому я несколько лет с надеждой и страхом ожидал Дня Выбора. С надеждой – потому что человеку всегда хочется, чтобы кто-то продолжил его дело. А со страхом… Я был не таким старым, как прежний Учитель, и мне хотелось прожить подольше. Но не для того, чтобы просто пожить, а чтобы больше узнать. А затем – поделиться знаниями с учениками, выучить как можно больше ребят, чтобы они смогли помочь всему Племени, всей Общине, своей Деревне. Чтобы они стали гордостью… ну, и так далее, вы понимаете. Но потом мысль о том, что я обязательно умру, если кто-то станет Учителем, исчезла. Нет, не сама собой: Иист, мой ученик позапрошлого выпуска, захотел стать Учителем. Я ходил сам не свой до конца того года, а может, едва и не до следующего выпуска – и это не смотря на то, что Иист ушел из Деревни сразу же после Дня Выбора. Он сказал, что чувствует, как ему надо идти, туда, где есть люди, которых надо учить. — Где же их Учитель? – спросил я. Иист пожал плечами: — Не знаю… Но я должен идти туда. Я понимаю, что я там нужен. И он ушел. Мне на мгновение стало легче: в нашей Общине остался только один Учитель, и, следовательно, мне ничто не грозило. Но… Я вспомнил, как старый Учитель рассказывал, что уходил из Общины, а потом вернулся. Я не страшился смерти: любопытство узнать, что будет после нее, пересиливало страх. Но я еще так мало узнал об окружающем Мире! То, последнее знание, оно может и погодить, рано или поздно оно придет к каждому, от него никто и никуда не спрячется. Но существует множество других знаний, понять и усвоить которые можно лишь здесь, среди людей. * * * Наступил День Выбора. Помост, на который будут выходить ученики, объявляя о своем Выборе, располагался на склоне высокого холма, у подножия которого разливалось глубокое озеро, до половины охватывающее холм. Месторасположение помоста не менялось много лет и символизировало собой взаимосвязь трех стихий, в которые удалятся мои ученики: единство Земли, Воды и Воздуха. Но в День Выбора они войдут в них чисто символически: в склоне холма имелась пещера, где укрывались выбравшие судьбу Подземных Жителей; в воду прямо с помоста ныряли будущие Водные и, обплыв под водой склон холма, выходили на берег с той стороны. Проплыть столько им было нетрудно: начатки жабр у них уже появились. Менее зрелищно выглядело расставание с Воздушными: они, раскинув руки с поблескивающими на них молодыми перьями, восходили по деревянной лестнице на вершину холма и там дожидались окончания Момента Выбора. Но зато больше всего внимания они удостаивались потом, когда парили, раскинув крылья, над Поселком, и люди, чем бы ни занимались, обязательно отрывались от своей работы и с восхищением смотрели на Летающих. Ради этого можно было потерпеть, посидев немного на вершине холма. Потом, по окончании Момента Выбора, все вновь собирались вместе: будущие Птицы спускались с холма, будущие Кроты выходили из пещеры, будущие Рыбы выныривали из воды прямо на помост. Тогда-то и начиналось пиршество, танцы, веселье. Ну и грусть, разумеется. Но больше с моей стороны, и со стороны младших учеников, потому что со своими родными все выбирающие попрощались, по сути, очень давно – еще когда я взял их в ученики. Да и успели они частично позабыть и отвыкнуть друг от друга… * * * Я опасался, что Люст может испортить праздник. Нет, не из-за своего Выбора: у меня уже были… подобные ученики, правда, всего два. У старого Учителя их было намного больше. Но кто знает, сколько их будет у меня еще? * * * Я оказался прав: Люст принялся издеваться над ритуалом Дня Выбора. Но, хорошо, еще до его наступления. — Зачем он вообще нужен, этот День Выбора? – громко говорил он, и я слышал, что многие младшие ученики его слушали. Поэтому я сразу же пресек его выпады: сурово двинув бровями, приказал: — Иди со мной! – и увел в свою хижину. Несколько минут Люст осматривался: он никогда не был здесь. Никто из учеников не был у меня дома. Но я сделал исключение для Люста не потому, что надеялся таким образом изменить его Выбор, а просто хотел оградить от его слов младших ребят. Осмотревшись, Люст освоился и вновь принялся высказывать свое недоумение: — Зачем он нужен, День Выбора? Все равно после него проходит минимум полгода, прежде чем мы сможем занять свои места. — Да, дозревание протекает сугубо индивидуально, – кивнул я, – но тем более необходим День Выбора: жителюди должны знать, куда уходят их дети. — Жителюди! – фыркнул Люст. – Им все равно, куда уходят их дети. Они расстались с нами очень давно – когда вы взяли нас. — Но они ничего не знают о том, кем станет каждый, – возразил я. — Ну и что? Им все равно, – упорствовал Люст. — Не думаю, – покачал я головой. – Пусть их глаза пусты, но они подобны нам. Они могут смеяться и плакать, любить и ненавидеть… по-своему. Пусть они не высказывают своих чувств, когда я отбираю вас, но лишь потому, что понимают: иначе нельзя. Без этого невозможно существование Деревни, Поселка… и их самих. — Бездумные твари! – выругался Люст. — Опомнись! – вскричал я. – Среди них твои родители! — Ну и что? – Люст посмотрел на меня, и я вздрогнул. Да, теперь я не сомневался в том, какой Выбор он сделает. Я содрогнулся от своего представления. А представил я то, что ожидает встретившихся с Люстом в лесу… И еще я содрогнулся от того, какая судьба ожидает и самого Люста, в конце концов. В том, что именно так все и случится, я не сомневался: произойти иначе не могло, так было всегда. И пусть он не мог быть опасен мне – ни сейчас, ни потом, но его мысли, ощущения, эмоции придется переживать мне. Во всяком случае, на первых порах. И в самом конце. Я не знаю, почему такое исключение – и кем? – было сделано для находящихся на земле: я не ощущал момента смерти ни Водных, ни Подземных, ни Летающих. Или, может быть, потому, что еще никто из них не погиб? А Находящихся На Земле у меня было уже двое… * * * Люст отвел взгляд. Должно быть, он прочитал в моих глазах собственную судьбу. Но я знал, что даже это не заставит его отказаться от нее. Почему? Я раз за разом задавал себе этот вопрос: почему, даже зная о том, что их ожидает, они все же делают такой Выбор? Ведь это сознательный выбор! — Зачем притворство? – Люст решил вернуться к теме Дня Выбора, и я мысленно перевел дух: и на этом спасибо. Но ему, должно быть, неприятно понимать, что его ожидает. – Зачем Подземные входят в пещеру, зачем Водные выныривают, зачем Воздушные поднимаются по лестнице? Не лучше ли было бы, если бы Кроты сразу зарывались в землю, Рыбы ныряли бы безвозвратно, а Птицы – взлетали? — День Выбора – всего лишь символ, – тихо ответил я. – Он напоминает собравшимся, от кого вы произошли. И то, что Выбравшие сначала скрываются в своей стихии, а затем возвращаются, символизирует, что когда-нибудь вы вновь вернетесь в этот мир. — Я не вернусь! – Люст замотал головой. – Мне противно находиться рядом с ними! — Кто знает, что произойдет… – я замолчал. Об этом я не говорил никому. Не скажу и сейчас. Оно останется в моих мыслях, сомнениях, предположениях. Вместо я сказал иное, повторив предыдущие слова: — Каждый превращается в свой срок. И я никогда не могу сказать, кому какой отмерен. Мало того: и сам Превращающийся не знает, когда полностью перейдет в новое состояние. Это происходит мгновенно. Еще недавно ты чувствовал себя человеком, пусть и с крыльями, миг – и ты летишь! Или плывешь. — Или копаешься под землей, – перебил меня Люст. Я нахмурился. Но не сделал замечания: ни к чему, уже поздно. А постарался сказать как можно более мягко: — Не копается. Подземные чувствуют, когда среди них появятся Новые и приходят их встречать. Они уходят по готовым галереям. — Вот как? – удивился Люст. – А почему? — Не знаю, – как можно более равнодушно постарался ответить я: чтобы он ничего не заподозрил. – Таково свойство Кротов. Настало время скрывать от него подобные знания, хотя Выбор Люста ничем не грозил Кротам. Скорее наоборот, Подземные могли угрожать Люсту – если их об этом попросят. Вот поэтому я ему ничего не сказал. Кто знает, каким он успеет стать? Может статься и так, что одни охотники с ним не справятся. Сам я не то, чтобы знал, но догадывался, как Кроты определяют место встречи будущего собрата: они постоянно следуют за ним, начиная с какого-то момента. Следить несложно: тела будущих Подземных с каждым днем становятся все более тяжелыми и плотными. Тяжелеет и их поступь. Эти-то вибрации и улавливают чувствительные органы Кротов. Ну а сделать так, чтобы начавший проваливаться Новый Подземный очутился в вырытом подземном ходе – когда земля перестает его держать – ни для кого из Кротов особого труда не составит. Они могут за единое мгновение проделать длинный тоннель в твердой породе, проскочить его и успеть закупорить за собой той же породой. Как они проделывают такое – не знаю, это тонкости их сущностей, к которым я не допущен. Но то, что умеют делать, уверен. Видел самолично. Да иначе им и нельзя. — Поэтому ты понимаешь, что невозможно осуществить твое пожелание? – обратился я к Люсту. – Каждый уходит по-своему. Но никто не должен забывать, что он не одинок… — Как раз это я постараюсь забыть в первую очередь! – резко сказал Люст, и я вновь вздрогнул: я чуть было не забыл, кто передо мной. Будущий кто. — Но ты хотя бы понял, почему День Выбора протекает именно таким образом? – спросил я. — Понял, – буркнул Люст. — И что не следует разглагольствовать об этом во всеуслышанье, а тем более перед малышами? – продолжил я. Люст усмехнулся: — Боитесь, что они пойдут со мной, станут такими же? — Нет, не боюсь, – твердо сказал я. – Твои слова могут повлиять на них и обратно… Но ты подумай: разве тебе самому это нужно? Люст задумался на мгновение, и вдруг лицо его перекосила гримаса: — Я им… я… — То-то, – назидательно заметил я. – Но ты всегда сначала делал, а уже потом думал. Мы вышли. Несколько младших учеников, я заметил, с завистью смотрели на Люста. Как же: он побывал в хижине Учителя! — Кыш! – шуганул их Люст, и так оскалился, что ребятишки с визгом разбежались. Но не все: один остался на месте – тот, который не смотрел с завистью. Он смело взглянул Люсту прямо в глаза и покачал пальчиком перед собой из стороны в сторону. Затем спокойно повернулся, заложил ручонки за спину и удалился. — Ты смотри! – протянул Люст. Силу он уважал в любых проявлениях. * * * Начался праздник. Девушки Деревни увили цветами помост, лестницу и вход в пещеру; пустили венки по воде озера. Разряженные жителюди разместились вокруг помоста и поодаль от него. Появились и мои ученики – те, которые сделают сегодня свой Выбор, огласят его. Каждый был с венком на голове и гирляндой цветов на шее. При виде их толпа сдержанно зашумела. Ученики остановились у помоста, рядом со мной. Некоторые бросали на меня короткие взгляды. Но я не смотрел им в глаза. Как раз сейчас была весьма велика вероятность повлиять на их Выбор. Я попытался отыскать глаза Люста. Но он не смотрел в мою сторону – как будто знал о возможности влияния. * * * На помост поднялся староста Деревни. Он произнес речь – длинную, витиеватую, повторяющуюся из года в год слово в слово: я помнил ее наизусть. Я удивлялся его способности говорить одни и те же слова каждый раз настолько искренне, будто они только что пришли к нему в голову. Неужели у него такая хорошая память? Или же сходные обстоятельства порождают сходные мысли, а поскольку запас слов был не так уж велик, выразить свои мысли по-иному он не мог. Поэтому и повторялся. А может, у него действительно была настолько хорошая память. Но жителюди Деревни не могли запомнить его речь дословно, для них каждый День Выбора был особенным, новым, необычным. Но, признаться, и для меня тоже: каждый год менялось количество учеников и их Выбор. Что будет сегодня? Все слушали внимательно, никто не помнил того, что говорилось год назад, но все понимали важность события. В речи староста упомянул всех, в первую очередь моих учеников, которые уходят для того, чтобы обеспечить безбедное существование всем жителюдям Деревни. Затем он рассказал, как все собравшиеся благодарны уходящим: и земледельцы, которые в неустанных трудах на поле нет-нет да и взглянут на парящих в вышине Птиц, отгоняющих ледяные облака и приносящих на своих крыльях дожди; и рыбаки, сети которых бывают полны лишь благодаря неустанной заботе Рыб… — А кто открывает заилившиеся родники и усмиряет волны на озере? – риторически спросил староста и собравшиеся захлопали в ладоши, заранее благодаря будущих Водных жителей. Фор, чьи глаза уже немного увеличились – он собирался стать именно Водным – мне показалось, слегка покраснел и смахнул слезинку, гордясь своими будущими подвигами. — И, наконец, как я могу забыть о Подземных, удаляющихся в мир без солнечного света? Мы все благодарны им – и не только рудокопы, которые без них просто не знали бы, что делать, но и все остальные, особенно женщины, украшающие себя изделиями из драгоценных камней. А как можно забыть о долгих зимних вечерах, когда лишь горение подземной росы напоминает нам о свете солнца? И лишь благодаря ним, уходящим в вечный мрак, мы можем продлить день! Староста перехлестывал: под землей вовсе не царит вечный мрак. Впрочем, ему было простительно: он никогда там не бывал, ну разве что в штольнях рудокопов, а это лишь преддверие подземного мира, а кто и когда хорошо освещает коридоры? Речь старосты предназначалась главным образом для жителюдей. На выбор учеников – как ныне уходящих, так и пока остающихся со мной, юных – она повлиять не могла. А то, чего доброго, прослушав о вечном мраке, дети перестали бы идти в Подземные. Но в том и заключается моя задача, чтобы показать все стороны любой будущей жизни, как хорошие, так и плохие. А Выбор ученики делают сами, и никто другой за них его сделать не может. — Мы благодарны заботящимся о нас! – староста закончил выступление и сошел с помоста. * * * Началось самое главное: Момент Выбора. Ученики по одному восходили на помост и объявляли о своем Выборе. Первым вышел Лет. За него я не сомневался. Он и сейчас почти что парил. Казалось, малейшее дуновение ветерка – и его снесет с помоста и поднимет под облака. — Я хочу… я хочу стать Птицей! – Лет распахнул руки, и на концах его пальцев блеснули пробивающиеся перья. Пройдет полгода, его руки превратятся в настоящие крылья, и он взмоет ввысь. – Я хочу смотреть сверху и все видеть! Я хочу вести за собой облака и поливать посевы Племени! Я хочу отгонять ледяные тучи и открывать солнце! Собравшиеся одобрительно зашумели. Земледельцы обычно не очень интересовались деятельностью Школы, но такие животрепещущие вопросы, как погода, урожай, посевы, их волновали. Да и кому из детей не нравится прыгать под теплым летним дождиком? А детьми побывали все. Я слушал Лета и чувствовал его. Многие хотели быть Воздушными и становились ими. И потом, изредка, их сознания соприкасались с моим, и я видел их глазами. Я падал вместе с дождевыми каплями, сопровождая их; меня бросало потоками воздуха в лабиринтах ледяных облаков, я терял перья и ломал крылья – вместе со своими учениками. И вместе с ними падал на землю и разбивался об острые камни… Или же меня пронзали электрические разряды молний высоко в облаках. Вверху было очень интересно… и опасно. Земля проплывала подо мной в легкой дымке, реки виделись сверху узкими полосками, ручьи – тонкими ниточками, леса – зелеными подушками, поля – желтыми циновками, люди – муравьями. Я видел и то, чего не встречалось в нашей округе – Море… Они было слишком далеко, во многих и многих днях пути отсюда, и потому никто из жителей Деревни никогда не был на его берегах. Я видел плывущие по Морю большие лодки с высокими мачтами и парусами на них. Лет начал подниматься по лестнице, помахивая зарождающимися крыльями. Ветра не было, и я перестал беспокоиться о том, что его снесет с лестницы или ему придется хвататься за перила и тогда праздник будет несколько омрачен: какой же это Воздушный, если он держится за землю? Да, если бы День Выбора проводили после окончательного Превращения… Но это невозможно, потому что стихии властно звали к себе, а надеяться на то, что и Водные, и Воздушные, и Подземные завершат превращение в один и тот же день, не приходилось: и среди одного вида превращения совершались, случалось, с разрывом в дни, а то и недели. * * * На помост вышел второй ученик, Фор. Его большие рыбьи глаза сверкали на солнце. — Я… хочу стать Рыбой! – с трудом проговорил он: изменения начали касаться и его гортани. – Я буду загонять в сети ловцов косяки съедобных червей и креветок! Я буду омывать теплыми течениями жемчужные раковины на берегу, а если заилится родник – я прочищу его! Громче всех аплодировали ловцы: — Мы будем оставлять тебе самые жирные хвосты! – кричали они. Некоторые называют моих учеников Духами… Мне смешно слышать такие рассуждения из уст жителюдей, но я молчу. Я пытался рассказать, чему учу их сыновей, но они не поняли ничего. Может быть, потому что их глаза пусты? А может быть, глаза потому и пусты, что они не понимают? А те дары, которые жителюди приносят моим ученикам и которые называют жертвами, на самом деле являются обычной платой за работу. Пусть даже и за необычную работу. Жителюди пытались приносить дары и мне, но я отказался. С той поры, как я стал Учителем, я перестал испытывать потребность в пище. Во всяком случае, в обычной пище. Она отвлекает. Я не понимаю одного… Нет, я не понимаю многого, но в данном случае я не понимаю одного: количество даров – платы за работу – всегда одно и то же. Но ведь каждый год кто-то из учеников становится то Птицей, то Кротом, то Рыбой. Значит, их количество увеличивается? А потому и питания им должно требоваться больше. А этого не происходит. Что же случается с ними там – в глубине рек, под землей, в шири неба? Умирают они, или же превращаются во что-то еще? Да, как-то они, несомненно, погибают, никто не бессмертен? Значит, превращаются. Во что? Птицы – в воздух и тучи, Рыбы – в воду… и крабов? Кроты – в… землю? Или в металлы и скалы? И когда это происходит? Знаний об этом у меня нет. И порой мне жаль, что я не смогу узнать все сам. И никто из моих учеников не сообщает мне ничего подобного. Может быть, они не знают сами? Кто может рассказать о своей смерти? * * * Фор подошел к краю помоста и без плеска ушел в воду. Плавать он любил сызмальства: его отец был рыбаком. На возвышение вышел третий ученик, Зер. — Я… я хочу уйти под землю, – заговорил он низким голосом, и кисти его рук подогнулись внутрь, будто уже превратились в острые рыхлители, а локти разошлись в стороны и сплющились – чтобы расталкивать вырытую землю. Но на самом деле окончательно он уйдет под землю нескоро: через полгода или около того. – Я хочу искать металлы и драгоценные камни и направлять их наверх, чтобы рудокопам было что доставать из штолен… Собравшиеся вновь одобрительно зашумели, но больше всего радовались рудокопы. Эти суровые люди часто подвергались опасности быть засыпанными в своих ямах: в Кроты обычно шли неохотно, их было мало и потому они не могли постоянно следить за каждой штольней, чтобы успеть спасти заваленного. Поэтому, случалось, рудокопы погибали. И именно поэтому рудокопы так горячо приветствовали выбор Зера и сопровождали его рукоплесканиями, пока он не скрылся в вырытой в склоне холма пещере. Стать Подземным означало практически навсегда расстаться с дневным светом, а мало кого из рожденных на поверхности грела мысль никогда больше не увидеть солнца. Но мрачная красота подземных пещер и лабиринтов привлекала и манила. Чем она брала? Я вздрогнул, когда услышал слова Зера, хотя и знал, что он скажет. И не потому, что его отец был рудокопом и однажды не вернулся из штольни, будучи засыпанным кусками скалы, когда земля вокруг вдруг начала трястись. В нем, Зере, чувствовалась такая внутренняя сила, такая мощь, которой одной только по силам разрывать глубины земли, пробивать каменные толщи, тащить на себе или вести за собой целые рудные жилы и потоки самоцветов. В Небе такая сила не нужна, там требовалась легкость. Небо не удержало бы Зера, даже если бы он и стал Птицей. Я вспоминаю всех учеников, которые стали Воздушными и понимаю, что в полном опасностей Небе могли дольше продержаться не просто сильные, но и легкие, гибкие, увертливые, способные протискиваться сквозь узкие лабиринты ледяных туч, уворачиваться от летящих осколков льда и долго-долго висеть в воздухе, подгоняя облака. Под землей было безопаснее, чем в воздухе, но и там иногда случались неожиданные прорывы раскаленной лавы из неведомых глубин, обрушения сводов пещер во время сотрясений земли. Поэтому здесь требовалась особая сила, чтобы успеть перекрыть обломком скалы прорытый ход и не дать лаве пробраться в пещеру. Или чтобы удержать на себе ломающийся свод, пока остальные собратья, или рудокопы, выбираются из опасного места. Прорывы лавы – как я понял из показов недавно ставших Подземными и потому продолжающих общаться со мной учеников – происходили потому, что все ближайшие к поверхности запасы металлов, руд и самоцветов были давно исчерпаны. За ними приходилось пробиваться все глубже и глубже – оттуда-то и случались прорывы магмы. Правда, порой она приносила в себе металлы и камни, но и забирала с собой часть жертв из Подземного Племени. Порой мне казалось, что я улавливаю мысли лишь своих недавних учеников, а самые первые уже настолько отдалились от меня, что позабыли о самой жизни на поверхности. Возможно, что они создали какую-то особенную, подземную цивилизацию, отличную от нашей. А может… но нет, твердо я о них ничего не знаю, а любые фантазии являются пустыми. Во всяком случае, никаких точных сведений о подземной цивилизации у меня не было; металлы и самоцветы поступали в штольни рудокопов почти исправно, а несколько раз я любовался картинами огромных подземных залов, уставленных колоннами слившихся сталактитов и сталагмитов; со стенами, украшенными живописными потеками разноцветных минералов, зыбко переливающихся самосвечением мельчайших кристаллов. Всегда только пустые залы, проходы и штольни, косо уходящие куда-то вниз. Кто показывал мне все это? Увы, я не знал. Кто-то из моих учеников. Да, я мог видеть их глазами – если они хотели показать мне что-то или же вспоминали обо мне – но я не знал их имен. Тем более что после Превращения они выбирали себе новое. Возможно, они переставали зваться Подземными. Но как они называли себя, я не знаю. Зачем они раскрывали передо мной свое сознание? Они делали это чаще, чем Птицы и Рыбы. Я помогал им, как мог – например, тем, кто погибал в одиночестве, захваченный потоком лавы, и никто не видел их последних минут. Они никому не успевали передать свои мысли, только мне – между собой они общались на особом языке, языке подземного мира. Как и Воздушные, как Водные. Значит, собственный мир у них был. Так я узнавал об опасностях, о новых, открытых ими, местах появления руд и драгоценных камней. Я получал эти знания и отдавал другим – тем, кому они могли пригодиться впоследствии: моим новым ученикам, будущим Подземным. Тем, кто сделал Выбор. А поначалу я учил всех вновь отобранных детей всему. Я не знал, кто кем станет. Я раскрывал перед учениками все тайны земли, вод и неба, не делая никаких акцентов, не выказывая никаких пристрастий, никого никуда не склоняя. Но каждый из них делал свой Выбор. И лишь одному я не учил… Нет, не учил я двум вещам. Но одному я и не мог научить: нельзя научить тому, чего не знаешь сам – я не учил их тому, как стать Учителем. Может быть, когда я сам стану постарше… А второму… Второму я учить не хотел, потому и не учил. Может быть, зря? Может быть, они должны были знать и такое? В следующий раз я попробую передать и эти знания новым ученикам. Но и без моих рассказов почему-то нашлись двое, что сделали это. И их Выбор стал для меня еще большей неожиданностью: они не были похожи на самоуверенного и наглого Люста. Откуда он взялся среди почти всегда спокойных жителей Поселка? А откуда появились те двое? Они вообще ни от кого не отличались. Но у Люста была Искра, и я не мог не учить его, оставить таким, каким он был. Быть может, тогда бы он развился… Но я не могу представить, во что может развиться ребенок, имеющий Искру, если с ним не будет заниматься Учитель. Мне почему-то страшно даже думать об этом. Да и маленьким он был… не совсем обычным. Во всяком случае, сильно отличающимся от остальных учеников. И снова я мучался вопросами, глядя на него: что повлияло на его развитие? Как он, сохранив Искру, стал… вернее, захотел стать Находящимся На Земле? * * * Люст вышел на помост. Приступая к его обучению, я не знал, что он выберет, хотя уделял ему едва ли не больше внимания, чем каждому из остальных. Может быть, зря? Но из подобных ему получались хорошие Птицы, отважно штурмующие ледяные облака, сталкивающие их между собой и разбивающие на мелкие куски, неспособные нанести ущерб посевам земледельцев. Были похожие на него и среди Кротов, опускающиеся к самому огненному океану и поднимающие за собой массу металлов и россыпи камней, ловко уворачивающиеся от кипящих потоков магмы. И среди Рыб встречались подобные дерзкие, сумевшие отыскать далекий путь к Морю и открыть озера в толще земли. Кто знает, быть может, там Водные могут встречаться с Подземными? Люст был очень похож на таких – храбрых и отчаянных. Может быть, поэтому я и не смог распознать его пристрастие раньше? * * * — Я буду Хищником! – сказал Люст, и углы его губ дрогнули, выпуская острые клыки. Толпа испуганно ахнула и отшатнулась от помоста. Послышались и возмущенные возгласы. Я прикрыл глаза рукой. Да, среди жителюдей Деревни найдутся такие, что станут обвинять меня. Но в чем моя вина? Всем ученикам я рассказываю одно и то же. Но почему-то одни становятся Птицами, другие – Кротами, а третьи – Хищниками… Пусть их бывает очень и очень немного, но каждый может принести немало несчастий как жителюдям Деревни, так и бывшим товарищам по учебе. Короче, всем, кто встретится с ним на узкой дорожке. Может быть, исключая меня… Но мне они приносят другие несчастья. Некоторые из жителюдей, как я понял, хотели убить Люста тут же. Но Закон запрещал это: сделавший Выбор не является преступником до тех пор, пока не совершил преступления. Возможно, создавшие Закон знали что-то большее, чем мы, ныне живущие. Может быть, и Хищники бывают иногда нужны? * * * Люст спрыгнул с помоста. Толпа расступилась. Для Хищников не предусматривалось никакого особого пути. Его и не должно было быть, такого пути. Люст пробежал сквозь расступившуюся толпу и скрылся в лесу. Он не остановился, не оглянулся, не зарычал – чтобы еще более усугубить эффект. Что это означало? Возможность возврата? Я терялся в догадках. Выказывало ли это особую ненависть Люста к жителюдям, или наоборот, остатки стыда? Превращение осуществится не скоро, быть может, он еще как-нибудь передумает? Например, решит уйти из Деревни. Если уж покидать Общину, почему не покинуть ее навсегда? По крайней мере, вреда от него не будет, а зато останется тема для разговора, для пересудов досужих кумушек. Настал черед Раста. Я с тревогой смотрел на него. После Люста… как поведет себя этот малыш? Он отбыл положенное для обучения время, но, казалось, почти не вырос. Но не потому я не был уверен в нем. Просто у всех учеников имелись какие-то склонности и предпочтения, а Раст… Он будто оставался тем же малышом, каким попал ко мне. Нет, занимался он охотно, ему одинаково нравились и полеты, и плавание, и перемещения под землей – разумеется, медитативные. Он одинаково хорошо мог назвать опасности, подстерегающие человека в небе, в воде и в земле, а также все тридцать три радости, присущие трем стихиям, но я не мог с уверенностью предугадать, кем именно он хочет стать, каков будет его Выбор. Порой мне казалось, что выражение особого просветления возникает на его лице, когда он возвращается из полета. Затем он вдруг прибегал мне с новой, неожиданной мыслью о том, как можно увернуться от потока преследующей тебя лавы, а после спрашивал, как лучше изменять подводные течения… Раст подошел к краю помоста. Толпа притихла. — Я… я пока не знаю, кем хочу быть, – признался он во всеуслышание, так и не произнеся традиционной формулы Выбора. Я обмер – едва услышал его слова. А я-то надеялся, что он назовет одну из Трех Стихий. Мало ли… Время есть, можно наверстать – и Превращение прошло бы успешно. Но еще больше я боялся, что он повторит слова Люста. Я вдруг подумал, что временные увлечения каждой Стихией по очереди были отражением чужих желаний – Лета, Фора, Зера. Раст перенимал их заинтересованность, подражал ей. А вдруг сейчас он бы поддался напору ненависти Люста? Но затем я почувствовал неожиданное облегчение; именно из-за того, что не услышал от Раста формулы. Это означало, что, возможно, Раст сумеет определиться ко Дню Превращения. Подобное допускалось. Правда, могли возникнуть сложности при трансформации, но в основном, если бы Раст избрал участь Воздушного. Проще всего, если бы он захотел стать Рыбой: в воде практически нет опасностей. Ну а Кроты опекали бы его до тех пор, пока не сочли возможным отпустить в самостоятельное странствие по подземному царству. И не раньше. Толпа зашумела недоуменно. Некоторые оглядывались на меня с кривыми усмешками. Но происходящее оставалось для них непонятным. Да оно было непонятным и мне, но по-другому, иначе. * * * Сенс не стал вообще выходить на помост. Он остался стоять среди младших учеников, возвышаясь над ними на целую голову. Я посмотрел на него. Он понял мой взгляд и подошел поближе. — Зачем? – спросил он одними губами, подняв на меня свои удивленные глаза. – Зачем я пойду туда? Я тоже не знаю точно, кем стану. — Но ты мог бы… – начал я, – как Раст… Сенс помотал головой: — Нет. Это другое. Раст не знает, кем хочет стать. А я не знаю, кем стану. Он помолчал немного, и добавил: — Но я точно знал, что если повторюсь вслед за Растом, то все станут смеяться. Я не понял его слов – в этом все дело. После Люста, после Раста, улавливая эмоции жителюдей, я не обратил внимания на различия в словах Раста и Сенса. Вернее, я подумал, что Сенс ошибся. "Кем стану" и "Кем хочу стать" – это ведь почти одно и то же. Да это и есть одно и то же, если иметь в виду моих учеников. Для них "хотеть" значит "мочь". Просто сначала надо захотеть стать кем-то, а уж затем стать им. Вот и все. Каждый делает свой Выбор, но, сделав его, заменить уже невозможно. Нельзя "перехотеть" стать кем-то. Нельзя, пожелав стать Водным, превратиться после этого в Воздушного, или в Подземного. Это неосуществимо. Раст не мог выбрать, ему хотелось стать то Воздушным, то Водным, то Подземным – но он еще не захотел стать кем-то конкретно. А вот если захотел – стал бы. И с высоты помоста он признался именно в отсутствии Выбора. Поэтому я и решил, что Сенс точно так же не знает, кем хочет стать. Ведь Выбор – сознательный. Разве можно выбрать то, чего не осознаешь? * * * Перешептываясь, жителюди расходились с площади – после пиршества, танцев, гуляния. Люст на празднество не явился. И я вновь счел это добрым предзнаменованием: помня, как он выступал против самого Дня Выбора, я мог предположить, что он придет и испортит всем праздник. Но он не пришел. Может, он уже уходит из Общины? По некоторым косым взглядам я определял недовольных. Но делать они ничего не будут, даже зная, кем станет Люст всего через полгода. Пока он – самый обычный мальчик, ну, может быть, с чуть увеличенными клыками… И убить его – значит убить самого обычного мальчика. Он пока не умеет ни нападать, ни защищаться. А научить его… Нет, я не буду учить его. И не потому, что не хочу – я не могу, не умею, не знаю, как учить Хищников! Да и кто их учит? Старый Учитель тоже не умел учить их, и, тем не менее, они появлялись – время от времени. Я буду говорить с Люстом – если увижу его, – буду рассказывать ему о способах выживания в лесу и способах добывания пищи… впрочем, все это он давно знает. Это знают все, потому что это входит в начальные знания. Но не все становятся Хищниками. Может быть… может быть, я расскажу ему о тех двоих, что стали Хищниками до него? Но разве ему это поможет? Хищник не хочет слушать ни о ком, кроме себя. Он лишь себя считает источником знаний. Но откуда? Почему? Наверное, так получилось оттого, что он часто бывал в лесу. Но значит ли это, что сам лес научил его стать Хищником? В лесу ведь никого и ничего нет. То есть там живут, конечно, различные звери – зайцы, лоси, кабаны. Но там не у кого учиться. Как же Люст?.. * * * Назавтра после Дня Выбора я прошел по Деревне, отбирая новых учеников. Занятия с ними я начну позже, через полгода, когда уйдут нынешние, сделавшие вчера свой Выбор. Но отобрать их требовалось уже сейчас. Отобрать и освободить от повседневной работы. Иначе их родители, следуя традициям и привычкам своей семьи, станут привлекать их к тем занятиям, которыми искони занимались все их предки, а это могло погасить Искру. Жителюди ведь никогда не заглядывают в глаза своих детей. Выбирать детей было легко: я просто брал ребенка за подбородок, приподнимал голову и заглядывал в глаза. Глубоко-глубоко, на самое донышко. Искру было заметно сразу. Она блестела в глазах: у одних близко к поверхности, у других глубже. Иногда в одном, но чаще всего – в обоих. И сами Искры встречались разные: одни побольше, другие поменьше. У Эска – у того мальчика, что не испугался Люста – помнится, Искра сияла во весь зрачок. Дети не противились отбору. Мало того: не противились и их родители, хотя у некоторых я забирал единственного ребенка. Но они знали, что в любом случае им не дадут умереть с голоду: Община прокормит. Несмотря на их знание, мне порой казалось, что им вовсе безразлична судьба детей. Когда я произносил традиционную формулу: "Я забираю вашего ребенка", они поднимали на меня свои тусклые глаза и ровным голосом произносили: "Что ж, бери". Точно так же они реагировали, например, на известие, что другое их дитя разбилось насмерть, упав со скалы, или что его утащил Хищник. "Что ж, упало", – говорили они, или "Что ж, утащил" – и продолжали заниматься обычными делами. Даже в облаве на Хищника они участвовали не из-за ненависти к нему, а потому, что их просили охотники. Может быть, так происходило потому, что в их глазах не было Искры? Вот и сегодня в двух семьях, кроме отобранных мною, других детей не осталось, и ходивший со мной староста деревни, едва я обернулся к нему, склонился в почтительном поклоне: эти семьи Община берет на полное обеспечение, ведь у родителей не будет кормильцев, способных скрасить им старость. Дети уйдут – в Небо, в Воду, в Землю, они будут работать для всей Общины, а взамен Община обязана заботиться об их родителях. Таков Закон, и никто не может нарушить его. Отобранные дети оставались в семьях, но всего на полгода. Это время они проводили в полной праздности: играли, купались, загорали, набирались сил. Никто не заставлял их работать, родители будто переставали их замечать, и уж точно теряли к ним всякий интерес. Нет, они кормили их, меняли одежду, умывали – тех, кто не мог пока умываться самостоятельно – но делали это спокойно, бесстрастно. Впрочем, так же жителюди относились и к тем детям, которые оставались с ними. Просто остающиеся сразу после завтрака шли вместе с родителями, а избранные мной сбивались в кучку и отправлялись на прогулку – в поле, на луг, к речке. Иногда они украдкой подглядывали из-за деревьев за нашими занятиями, испуганно, но в то же время и с каким-то восторгом следя за постепенными превращениями моих учеников в Воздушных, Водных, Подземных. Некоторые, я видел, пытались подражать их движениям: широким взмахам Птиц, осторожным перемещениям Кротов, плавным изгибам Рыб. Я не отгонял их: так было всегда. И я, притаясь за священным белым деревом, взметывал вверх ручонки, с тревожным замиранием сердца ожидая: не появились ли на них перья, подобные тем, которые росли и крепли на руках старших товарищей? Но перья не появлялись. * * * Иногда Искры гасли. Я не знаю, почему так происходило. Обычно это случалось с самыми маленькими Искрами. Но не всегда самые маленькие Искры встречались у самых маленьких. Искры появлялись у детей в определенный период их жизни: когда они встали на ноги, научились говорить и задавать вопросы. У одних это происходило чуть раньше, у других – чуть позже. А вот гасли… Обычно это происходило спустя какое-то время после начала занятий. Постепенно и незаметно Искра становилась все меньше и меньше и, наконец, исчезала. В этом не было ничего страшного: ребенок возвращался домой, в семью, начинал осваивать семейную профессию и в конце концов становился хорошим плотником, пекарем, лодочником, башмачником. * * * Сегодня я отобрал девятерых ребятишек. Это было больше, чем в прошлый раз – тогда их было шесть, но меньше, чем в позапрошлый – тогда их было одиннадцать. Но среди одиннадцати был Керм… Я вспомнил о нем, когда услышал слова Раста. Керм хорошо учился – может быть, даже лучше, чем Раст. Он легко запоминал все, что я говорил, прекрасно воспринимал все сигналы окружающего. И он тоже никак не мог выбрать, кем стать. Все окружающее казалось ему слишком хорошо известным, обыденным, а Керм постоянно хотел новизны. Я рассказывал – и ему, и всем остальным – что сейчас они изучают лишь основы, начала знаний об окружающем мире, а самые главные знания получат после того, как сделают Выбор. Но выбирать у него не получалось. Потому что прежде чем заявить о своем Выборе во всеуслышанье, нужно сделать Выбор для себя, решить, кем ты хочешь и можешь стать. А он не мог выбрать. Ему хотелось все – и ничего. Он напоминал мне Раста… нет, наоборот, Раст напоминал мне Керма, ведь Керм был раньше. Но со временем я забуду о том, кто из учеников когда пришел, и буду лишь помнить их – быть может, даже без имен. Но пока я помнил. Керм… В один день с самого утра он говорил, что хочет стать Воздушным, и я успокаивался. Но после обеда он менял пристрастие и заявлял, что быть Водным – лучше. А к вечеру забывал о Воде и начинал утверждать, что под землей – тихо и спокойно. А потом он замолчал и перестал говорить совсем. Я отправил его в путешествие по окрестностям. Я думал, что природа сама подскажет, где может потребоваться его сила и умение. Он бродил среди полей, взбирался на скальные холмы, лазал на деревья-великаны и плутал там среди ветвей и гигантских листьев, плавал в ближайших озерах и реках. Он не вернулся из путешествия. Обеспокоенный – ведь Керм был одним из лучших учеников – я отправился по его следам. Это было нетрудно: любые следы легко увидеть тому, кто учил их оставлять. И я нашел его. Нашел среди острых скал. Нет, он не разбился, сорвавшись с одной из них – такое попросту невозможно, разбиться могли разве что неопытные земледельцы, случайно забредшие в горы. Но что делать земледельцу в горах? Керм выбрал хорошее место – я вынужден признать, этому он научился. Но все остальное… Почему он сделал это? Я не мог понять. Он остался на ровной площадке, с которой хорошо видны и Поселок, и Деревня, и озеро с впадающей в него рекой, и поля, и необъятно голубое небо. А если обернуться, то и остроконечные пики скал появлялись перед тобой. Там начиналась горная страна. Но ему не требовалось оборачиваться. Керм стоял у самого края пропасти – чтобы не мешать тем, кто придет сюда осматривать окрестности. Но он уже не был Кермом – тем Кермом, каким я привык его видеть. Он сделал свой Выбор. Небольшой, с высоту человеческого роста, острый черный камень – как будто упавший откуда-то сверху обломок скалы. Но в наших краях не бывает черных скал. Я сразу узнал его. И опустился на колени, чтобы рассмотреть, как это произошло. Основание остроконечного пика сливалось с серым гранитом площадки. Разделить их было невозможно. Размытость границы говорила, что камни – черный и серый – слились воедино. "Зачем ты сделал это?" – мысленно спросил я, прикасаясь к остроконечной вершине и надеясь, что мой вопрос долетит до него, ведь долетал же он до Птиц – сквозь ледяные облака, до Кротов – сквозь толщу земли и скал, до Рыб – сквозь глубины вод. Сразу после Превращения я мог легко разговаривать со всеми, кто хотел ответить. Но Керм не отозвался, и я понял, что никогда не получу ответа. Я смог лишь его узнать. Кто знает: может быть, ему открылось что-то большее, нежели чем мне? Где-то там – в гуще зеленых ветвей, в глубинах вод, под землей, на скалах или в воздухе – он встретил нечто такое, что не удавалось доселе встретить ни мне, ни кому другому. Или же он испугался? Но чего – неба, земли, воды? Он не хотел ничего выбирать – и все же выбрал. То, чего не выбирал до него никто. Никто? Я обвел взглядом остроконечные пики разноцветных скал. Кто считал, сколько лет существует Община? Сколько Учителей сменилось в ней? И сколько учеников делает такой выбор? Мысль мелькнула и исчезла. Я отогнал ее, как нелепую. Но… что я знаю об Учителях и учениках? Если есть другие Общины, подобные нашей, если там имеются такие же Учителя и ученики, если часть их делает такой же Выбор, что и Керм, то за многие годы… А сам Керм – возможно ли его обратное превращение? И каким он вернется? "Он одумается – и возвратится", – уговаривал я сам себя. И мне хотелось верить тому, что я говорил, хотелось думать, что его поступок – временное явление. Но сильнее всего хотелось никогда не встречаться с таким Выбором. И вот теперь – Раст. Неужели на этой площадке появится еще один черный камень? И я решил рассказать Расту о Керме. Только ему, и никому больше. И только о Керме. Раст выслушал с интересом, не перебивая. Выслушал, но ничего не сказал. По выражению его лица и глаз я не смог понять, о чем он думает и какое решение примет. Выбор зависел только от него. — Я пойду путешествовать, – произнес он. – Как Керм. Я вздрогнул. — Но я хочу выбрать свой путь, – добавил Раст. Помолчал и вновь произнес: – Спасибо, Учитель. Если бы я не знал о Керме, может быть, и совершил бы нечто подобное. Стоять на месте… Накопление знаний, передача их… Скажи, учитель, тебе не кажется, что мы становимся похожи на жителюдей Деревни? У них такой же ограниченный выбор будущего. Они становятся земледельцами, скотоводами, рыбаками… мы становимся Птицами, Рыбами, Кротами… Я хочу отыскать что-то новое. — Что можно найти новое? – удивился я. – Наш мир не меняется многие годы. Всегда есть небо, земля и вода… Горы стоят как прежде, леса тоже неподвижны. А если срубят несколько деревьев, так рядом уже поднимаются молодые. Река разве что у нас беспокойная, все норовит отыскать новое русло. И места посевов меняют каждый год, но это ведь для лучшего урожая, ты знаешь. Севооборот. — Да, знаю. И все равно: я пойду, – твердо сказал он. Я развел руками. Он кивнул и ушел. Я следил за ним. Нет, не подкрадывался сзади, не таился среди кустов, не скрывался в расселинах скал. Просто сидел на своем обычном месте, и смотрел, куда он пойдет. Прошлый раз, с Кермом, я не стал делать этого. От сравнения ситуаций у меня ныло под ложечкой. Не надо так думать! Но я знал, что опасения пусты и напрасны: мои мысли не могли сейчас влиять на окружающее, обратный процесс был более возможен. Я могу лишь смотреть и видеть. * * * Раст побывал всюду, где был Керм, он словно повторил весь его путь. Тогда я не наблюдал за Кермом, зато теперь видел и те следы, которые он оставил. Не знаю, замечал ли их Раст? Скорее всего, нет. Во всяком случае, он не обращал на них внимания, озирая окружающее. Да, посмотреть было на что. Но я не замечал красот природы. Подобно тому, как Раст не видел следов Керма, я следил лишь за Растом, отмечая его путь. Он побывал и на обзорной площадке. Постоял, оглядывая окрестности, держась рукой за черный камень Керма – или опираясь на него. Я замер и напрягся. Но что я мог предпринять? Даже окажись я рядом – а я бы мог это сделать – что бы я изменил? Мое присутствие никак не повлияло бы на выбор Раста, на его решение. Помешать ему я бы не смог. Да и не захотел бы, не был вправе. Каждый выбирает сам. И это сознательный выбор: у каждого достаточно времени, чтобы все обдумать. * * * Оглядывая вместе с Растом заснеженные вершины далеких гор, ко мне вдруг вернулась та невероятная мысль, которая вошла мне в голову одновременно с прикосновением к камню Керма и которую, как мне казалось, я прогнал безвозвратно. Я вновь подумал о том, что горы, скалы, камни – на самом деле все те, кто не сумел, подобно Керму, сделать сознательный Выбор. Или сделал его так же, как и он… Но Выбор ли он сделал? Почему они поступили так? Существовала масса других Выборов. Которые, правда, были не Выбором, а бегством. Но и они случались. Не у меня, мне рассказывал о них старый Учитель. Но и у него их не было. Мне казалось, он рассказывал о них, как о легенде. Но как об очень важной легенде, потому что о другом, которое я считал важным, он не рассказывал. Бегством был уход за горы – летом перевалы вскрывались и оттуда порой добирались до нас немногочисленные караваны отважных купцов, бесшабашных людей, в глазах которых хотя и не встречалось Искры, но присутствовало нечто иное – то, чего я не мог понять. Их глаза чем-то отличались от глаз обычных жителюдей. Но если не Искрой, то чем? Они были очень похожи на жителюдей нашего Поселка, нашей Деревни, нашей Общины. Но у тех были совсем пустые глаза и они никуда не стремились. А эти, наоборот, не могли длительное время усидеть на одном месте. Может быть, они искали, чем глаза можно наполнить? Но это означало, что они знают, что в глазах обязательно должно быть что-то. Общение наше длилось недолго: они привозили диковинные товары, дивились нашим обыденным вещам, затем происходил обмен – и караваны уходили. И никогда у них, жителей дальних стран, я не видел в глазах Искр. Но никогда не спрашивал, есть ли Искры хоть у кого-то из обитающих в их краях? Я знал: они есть. И не потому, что чувствовал это. Подтверждением тому служили взгляды, которыми караванщики встречали моих учеников и меня – вернее, та поспешность, с какой они отводили от нас взгляды. Они будто бы боялись нас. Почему? Никто из жителюдей Поселка и Деревни нас не боялся. Может быть, потому, что мои ученики были их детьми? А купцы пришли из чужих краев, потому и опасались всего необычного. Или, скажем мягче, не слишком часто встречающегося. А может, у них все обстоит по-другому? Другие Учителя, другие ученики, другие Искры? Нет, этого не может быть! Чему другому могут учить Учителя? Я не могу себе представить ничего иного. Надо будет в следующий раз спросить караванщиков… но, боюсь, они мне ничего не ответят. А в ментальном путешествии Искр не видно. И не слышно, что говорят Учителя. Значит, они точно такие же, как и я, ведь все сходится: позы, жесты, лица. А, может быть… нет, это лишь догадка, ничем не подкрепленное знание, подобное тому, что заставило меня когда-то сделать Выбор в пользу судьбы Учителя. Подобное, но не такое. * * * Мне казалось, что Искра была когда-то в глазах у этих купцов – обычные жителюди никогда не покидают насиженных мест. Но те, кто не смог найти себе применения на родине и покинул ее, те превратились в таких же купцов и караванщиков, которые не могут долго усидеть на одном месте, а потому вынуждены кочевать из страны в страну, чтобы обеспечить себе пропитание; или между городами и поселками в одной стране. У них была Искра, но она погасла, сама, в дальних странах, на расстоянии от родных мест. Почему? Потому что не получала привычного питания? Ее задуло холодными ветрами? Потушило ледяными дождями? Или ее вытеснило то свечение желтого металла, который так нравился купцам, и за который они всего охотнее отдавали свои товары? Зачем им был нужен тот тяжелый металл? Ведь, я знаю, некоторые не смогли довезти его до родных мест: они замерзли в горах, провалились под лед или сорвались в пропасть. Но, падая или замерзая, они продолжали сжимать в руках тяжелые желтые слитки, которые и погубили их: желтый металл утянул их на дно, или заморозил, потому что на холоде остывал первым, хорошо проводя тепло. Был и другой вариант бегства от Выбора. Можно было и не кочевать с караванами, а остаться где-нибудь в одной из дальних стран, например, на берегу Моря, или Океана – я всегда восторгался видом и мощью бушующих волн, когда встречал Моря в своих дальних путешествиях. Они могли бы, например, плавать по Морю в больших лодках с белыми парусами и высокими мачтами. Видеть Море – это большая сила… Но затем убежавшим неизбежно пришлось бы превращаться в обычных жителюдей, а я не уверен, что такое превращение могло произойти безболезненно. Знание, полученное от Учителя, никуда не исчезает, а оно – совсем не то знание, что помогает выращивать овощи или ловить крабов. Но для чего идти куда-то пешком, за тридевять земель? Чтобы увидеть воочию то, что можно легко узреть и в мысленном Путешествии? Чтобы принести красивый камушек или раковинку с берега Моря? Но каждый старший ученик мог, протянув руку, взять любую из них. Любую, кроме тех, брать которые было нельзя; которые могли как-то повлиять на Будущее, оставаясь на предназначенном месте. Но их легко чувствуешь, а некоторые и не возьмешь, несмотря на прилагаемые усилия. И я не уверен, что сам смог бы их взять, даже окажись рядом с ними в реальном облике, а не в ментальном. Они принадлежат Закону, а Закон изменить невозможно. И разве можно ученикам превращаться в обычных жителюдей, если они вышли из их среды, и, пока Искра не угасла, должны оставаться самими собой? Движение вспять невозможно. Но похожее иногда происходило. Пусть не вспять, но… вбок? Вниз? Нет, внизу – Подземные. Значит, куда-то в сторону. Не помогал ли в подобном движении блеск того желтого металла? Опять же: какую власть он имел на отдельных караванщиков, и почему? Откуда появлялась эта власть? Однажды искатели желтого металла появились на границах Общины. Но они пришли не с товарами. Почему? Что стало тому причиной? Чем был вызван визит незваных гостей, какими мыслями и поступками жителюдей? О чем они думали, если их мысли вызвали появление опасных странников на границах Общины? Я привык искать истоки событий внутри Общины, а не вне нее. Подобно тому, как Хищники, возможно, появляются из-за того, что кто-то из жителюдей возненавидел себе подобного, и его ненависть оказалась уловленной, аккумулированной одним из моих учеников, оказавшимся наиболее чувствительным членом Общины. А когда ненависти становится слишком много, ему приходится превращаться в Хищника. Опять же: почему постоянно спокойные жителюди начинают вдруг ненавидеть друг друга? И почему кто-то из моих учеников улавливает их ненависть и превращается в Хищника? Неужели и это есть Закон?! Тогда, получается, Хищник приносит себя в жертву ради того, чтобы остальные члены Общины не перервали друг другу глотки – ему приходится брать на себя такую функцию. Он собирает в себе все зло, медленно проявляющееся в жителюдях, а затем показывает его им. Но они не узнают свое зло, хотя начинают и бояться его, и бороться с ним. Странно: вне себя они видят и распознают зло, сражаются с ним, а внутри себя – не видят, не замечают и не борются. Может быть, потому, что в них нет Искры? Или потому, что им трудно отделить свое зло от себя? Поэтому не все и не всегда было гладко в Общине и ее окрестностях. Хотя и получше, чем в других местах: в своих Путешествиях по свету я натыкался на странные картины, когда одни люди нападали на других со странными предметами в руках, напоминающими лезвия кос; либо бросали друг в друга острые охотничьи дротики или стреляли из луков. Но у нас охотники никогда не стреляют друг в друга, и не метают дротики! Нет, на празднествах они, конечно, могут разыграть сценку из предстоящей, или когда-то прошедшей охоты. Но тогда одни представляют охотников, а другие – оленей и кабанов. И тогда они стреляют стрелами с кожаными наконечниками. И из упавших не течет кровь! А здесь все наконечники и орудия были металлическими, и они легко входили в тело жертвы. Какое неразумное применение они нашли столь тяжело достающемуся металлу! И они убивали друг друга, как охотники убивают дичь, но не поедали, как следовало ожидать. И это было еще более странно: если безумие настолько охватило людей, что они вместо плугов и кос изготовляют орудия для убийства себе подобных, то очевидно, что пищи и не хватит на всех – к нехватке орудий труда прибавляется нехватка работников; некому и нечем становится пахать землю и убирать урожай. Но, поскольку пищи не хватало, почему же они не поедали убитых? Какая практическая польза заключалась в кровавых схватках? Для чего они убивали? Ради развлечения? Но убитые не могли оценить чьего-то грандиозного замысла, да и израненные победители выглядели тоже не лучшим образом. И зрителей в местах кровавых схваток, признаться, я не замечал. Или они убивали тех, кому не хватало еды? Но если бы вместо взаимоубийства они тратили свои силы на производство пищи, ее бы всем хватило. Сколько я ни наблюдал подобные побоища, я решительно не мог понять их смысл, а потому старался не вмешиваться: в конце концов, может быть, то был сознательный Выбор жителюдей той страны. А что я мог знать о чужих обычаях? Ничего. Но вот однажды ученики сообщили мне, что к нашей Общине приближается группа точно так же вооруженных людей – с лезвиями кос и длинными дротиками. Они не были ни караванщиками, ни купцами. Но в их мыслях присутствовала жажда желтого металла. * * * Я вышел им навстречу, когда они продвигались по горной дороге. Впереди конного отряда, на высокой вороной лошади ехал предводитель в сверкающем одеянии. Глаза его и его спутников были пусты. Я привык встречать такие взгляды. Завидев меня и учеников – со мной пришли все: и большие, и маленькие – всадники остановились. Я посмотрел в них глубже, и мне стали ясны их помыслы и желания. Да, ментальное восприятие позволяет обозреть реальность, а реальное делает прозрачной ментальность. Поэтому нелепы споры о том, какое важнее. Их было немного, всадников, десятка три-четыре. Поэтому, наверное, я справился быстро. Прежде всего я отмел лежащее сверху желание убивать – у людей не может быть такого желания, оно привнесено снаружи, может быть, от неправильно убитых зверей, или… или от Хищников. Я ведь не знаю, куда деваются убитые Хищники – вернее, их ментальности. Я могу лишь предполагать, что рассеянная ментальность убитого Хищника не переходит сразу же в другого – ему просто неоткуда взяться, – а сначала может быть подхвачена одним или несколькими жителюдьми, которые после того становятся не вполне похожими на жителюдей. Тогда понятна будто бы беспричинно возникающая у них ненависть. Ничто ведь не исчезает бесследно, и не появляется ниоткуда, но бесконечно переходит одно в другое. Не помню, откуда явилась ко мне эта древняя мудрость – от моего ли Учителя, либо я почерпнул ее в одном из своих медитативных путешествий. Обрывки знакомой ментальности Хищника лежали на поверхности сознания пришельцев, поэтому удалились легко, обнажив странную смесь, в которой легко различалось и желание жить, и желание жить хорошо, и даже стремление что-то делать, чтобы добиться хорошей жизни. На такой плодородной почве можно было вырастить все, что угодно, причем легко и быстро. Что я и осуществил. После чего все стоящие позади предводителя принялись озираться вокруг, недоуменно смотреть на сжимаемые в руках предметы и друг на друга. В их глазах явственно читалась растерянность: что они делают здесь, когда их давно ждут дома? Несколько сложнее обстояло с предводителем. В самой середине его сознания располагалось желание находиться всегда в центре внимания. Самым трудным оказалось не перемещение желания куда-нибудь на периферию – в нем самом нет ничего нехорошего – а смена подпирающих его возможностей: их обнаружилось неожиданно мало, и совсем удалять их было нельзя, их требовалось изменить. Но в других условиях новые возможности могли появиться довольно легко, и их зародыши я отыскал в нем же самом. Мы постояли друг перед другом всего несколько минут. Молча. Потом они развернулись и поскакали обратно, потому что основным желанием у всех стало желание поскорее вернуться домой. Ну а дома они отыщут себе дело по душе. Таковым могло оказаться любое действие, встреченное первым, если оно очень необходимо в их местности. А уж стать первыми среди равных им ничто не помешает: с их силой, энергией и напором не существовало препятствий, которые могли бы не позволить каждому стать уважаемым всеми животноводом, земледельцем, камнерезом или ювелиром. — Зачем они приезжали? – спросил Оост. Он не был самым маленьким из присутствующих, самые маленькие могли не понимать, что происходит. Просто у Ооста наступило Время Задавания Вопросов. — За советом, – ответил ему Валн, самый старший из собравшихся. На следующий год ему предстоит сделать Выбор, и я знал, что он станет Подземным. Во всех его движениях и словах содержалась основательность. — Почему же они ничего не спросили? – недоумевал Оост. — Потому что поняли, что носили ответ с собой, – произнес Валн. Я был очень благодарен ему, потому что отвечать я бы не смог: не хватило бы сил. Но до своей хижины я все же добрался сам. * * * Мои мысли увели меня далеко-далеко, и, когда я очнулся от них, Раста уже не было на скале. Я поспешно обшарил окрестности. Раст спустился с гор. Мне стало чуточку легче, но окончательно успокоиться я смогу лишь тогда, когда он кем-то станет, сделает свой Выбор. Раст вошел в Священную рощу. В ней никто и никогда не рубил деревьев – для этого существовал лес. Но и в лесу никто не рубил деревья попусту и не ломал веток, за исключением разве самых сухих, на растопку очагов. Роща была местом гуляний. Деревья в ней росли необычные, таких не встречалось ни в одном лесу вокруг Деревни. Правда, купцы и караванщики, побывавшие в наших краях, клялись, что и у них на родине растут кое-где такие же деревья: высокие, с белой корой. Но купцы и караванщики прибывали из разных мест… Я немного успокоился, глядя, как Раст ходит между стволов, легонько прикасаясь к ним пальцами. Должно быть, он вспоминал, как бегал здесь маленьким. Мы все когда-то играли в роще. Мое далекое, хотя и недолгое Путешествие успокоило меня, а тут и Раст вошел в Священную рощу. Она поможет ему собрать свои мысли и сделать правильный Выбор. Вдруг Раст остановился на небольшой полянке у окраины Рощи, вдали от священных деревьев. Поднял вверх руки, запрокинул голову и замер. И я увидел, как он начинает расти, тянуться вверх. Его руки и пальцы росли и множились, превращаясь в ветки, а тело покрывалось корой. Несколько мгновений – и еще одно дерево зашелестело свежей листвой под набегающим ветерком. И мне показалось, окружающие деревья будто качнулись к нему, легонько прикоснувшись листьями. Меня будто громом поразило. Ну почему старый Учитель ничего не рассказывал мне! Почему я обо всем должен догадываться сам? "А если бы я знал все, – остановил я сам себя, – что бы это изменило? Каждый ученик имеет свое право на Выбор". (продолжение - cм. часть 2) Сергей Трищенко Часть 2 - http://www.nnov.ru/ms/view.php?id=418 Другие рассказы Сергея Трищенко - http://www.nnov.ru/forum/read.php?f=47&i=8457&t=8457 Сайт автора - http://www.belnet.ru/satris Ещё другие рассказы - http://www.tochka.com.ua/autor_id.asp?aid=7